Фритьоф Нансен во главе специальной норвежской комиссии в 1917 году отправился в Вашингтон. Переговоры длились более девяти месяцев — сказывалась сложнейшая политическая обстановка, но опять же, благодаря его высочайшему авторитету, закончились соглашением об обязательных поставках необходимого для Норвегии продовольствия.
Война — это бессмысленная, по мнению Нансена, бойня, искорежившая судьбы миллионов и унесшая немыслимое количество жизней (11 млн.), вызывала в душе Нансена глубочайшее отвращение. А потому, едва умолкла грозная канонада, он стал активным поборником созданной в 1920-м Лиги наций.
Многие годы он представлял Норвегию в этой организации, веря в то, что она способна предотвратить возможные войны. Одной из первейших задач Лиги стало возвращение в родные места пленных солдат.
Назначенный Лигой наций верховным комиссаром по делам военнопленных, Нансен взялся за дело. В результате благодаря его усилиям в течение 18 месяцев были репатриированы 437 000 человек. С 1922 года по его инициативе Лига начала выдавать беженцам и апатридам (люди, не имеющие гражданства) так называемые «нансеновские паспорта». Сотни тысяч обездоленных войной и скитающихся по всей Европе не имели никаких документов, удостоверяющих их личность. Нансен же добился признания введенного по его инициативе особого удостоверения, позволявшего скитальцам вернуться на родину или хотя бы найти приют. Вскоре этот документ был признан 52 странами мира.
Когда Антанта приступила к осуществлению блокады Советской России, Нансен выступил против, всячески доказывая, что невинные люди не должны становиться заложниками политиков. Он был убежден, что даже при абсолютной полярности социального устройства «восстановление отношений между Россией и остальным миром на чисто экономической основе» было бесспорно выгодно для всех без исключения.
Но слушать его не хотели. В глазах многих Нансен уже был «красным» или, во всяком случае, недопустимо сочувствовавшим «комиссарам». И в первую очередь против него выступила элита русской эмиграции. Многие русские газеты, выходящие в Париже, яростно отвергали любую возможность сношений с Советами.
Эта позиция не изменилась и в 1920-м, когда после засухи и неурожая в Поволжье и прилегающих районах начался страшнейший голод.
И если Нансен мог еще хоть как-то понять чувства эмигрантов — людей, остро переживавших вынужденное изгнание, то позиция сытой европейской буржуазии, не желавшей замечать ни размеров, ни последствий этого бедствия, представлялась ему постыдной и аморальной. В сентябре 21-го он особенно резко выступил против тех, кто считал помощь голодающим людям содействием красному режиму. «Предположим, что это укрепит советское правительство, — говорил Нансен с трибуны, — но согласен ли хоть один из присутствующих на этом заседании заявить, что вместо оказания помощи Советскому правительству он предпочел бы, чтобы 20 миллионов человек умерли от голода? Я призываю собрание ответить на этот вопрос».
Сказать «да» никто, конечно, не осмелился, но саботаж все-таки продолжался. Лига наций без конца откладывала решение вопроса о посылке в Россию продовольствия, заявляя, что это станет возможным только в том случае, если Советы признают долги царской России.
Впрочем, Москва тоже упорствовала. Идеологические догмы брали свое. Нансен метался меж двух огней, а в Поволжье продолжали вымирать целые деревни. Позже Нансен напишет, что все эти проволочки стоили жизни как минимум двум миллионам человек.
Отчаявшись сломить сопротивление «неудержимых ненавистников» Страны Советов, Нансен сам поехал в Россию. В голодающем Поволжье он прожил два месяца. Этот человек, не раз бестрепетно смотревший в глаза смерти, рыдал от бессилия и ярости при виде умирающих детей — маленьких скелетиков, обтянутых кожей.
Вернувшись, он привез множество фотографий. Опубликованные в газетах, они становились зримым свидетельством людской трагедии. И хотя все равно находились те, кто имел наглость говорить о фальсификации, начался повсеместный массовый сбор пожертвований. И именно Норвегия первой сделала очень крупный для этой маленькой страны взнос в «Комитет помощи голодающим». Жертвовали промышленники и рабочие, рыбаки и матери семейств. К тому же норвежское правительство выделило средства для поддержания деятельности нансеновской миссии в России и дало гарантию, что деньги будут поступать и в дальнейшем.
Опять же, во многом благодаря огромному влиянию Нансена, Норвегия первой из скандинавских стран заключила с Россией торговый договор. Это не могло трактоваться иначе как признание Советского правительства де-факто. В феврале 1924 года Норвегия сделала шаг к полному дипломатическому признанию СССР — опять же первой в Скандинавии. Нансеновская миссия помощи голодающим действовала с сентября 1921 по август 1923 года. Ему удалось собрать невероятную по тем временам сумму — больше сорока миллионов франков. Тысячи вагонов с продовольствием бесперебойно шли в Россию. По самым скромным подсчетам, от голодной смерти было спасено 6,5 миллиона человек.
Координируя помощь по линии 32 организаций и частных жертвователей, он ездил по европейским столицам, плавал в Америку, выступал, убеждал, стучался во все двери, живя ради экономии в дешевых гостиницах на последних этажах. А ему шел уже седьмой десяток.
Окончание продовольственной миссии в России не ослабило тяги Нансена к стране, в будущее которой он горячо верил. После присуждения ему в 1922 году Нобелевской премии мира все полученные деньги Нансен направил на создание двух сельскохозяйственных станций на Украине и в районе Волги, оснащенных по последнему слову техники.
На рабочем столе Нансена снова росла стопка исписанных листков. Это была рукопись книги «Россия и мир». 75 лет назад он говорил о том, что нынче выдается за откровения: «Нельзя отрезать Россию от Европы…»
Нансен умер в 1930 году быстрой, безболезненной смертью, оставив в завещание потомкам то, чему всегда был верен сам: мужество, дерзание, человечность. Он и вообразить не мог, как трудно этому следовать.
Людмила Третьякова
Ни один из современных городов не испытывал такого разнообразного влияния культур и народов. За многие века своего существования он прошел через все исторические вехи, начиная с неолита. В Дамаске наших дней можно ощутить веяние новых высоких технологий и почувствовать значимость древнейших открытий. Ибо на Востоке ничто не забывается и ничто не отвергается...
На истерзанной сушью земле Ближнего Востока не так много мест, способных подарить жизнь небольшому поселению, не говоря уже о крупном городе. Место, выбранное первыми поселенцами — плодородная долина реки Барады, — выглядит зеленым островом, потерявшимся средь бескрайних сирийских песков и базальтовых пустошей.
Богатая долина Гаута просто притягивала сюда путников ароматом цветущих садов и прохладой тенистых деревьев. Название долины происходит от арабского «гаит» — «низина», «роща», «сад». Недаром в древности считалось, что «если бы не Гаута, Дамаск не был бы Дамаском». Для странников, изнуренных многомесячным путем в Дамаск, отдых в тенистых садах аль-Файха («благоуханного» — так еще называли этот город) казался едва ли не райским блаженством.
Торговые пути, протянувшиеся с запада на восток и с севера на юг, а также плодородная почва способствовали быстрому обогащению города за счет торговли и ремесел. Здесь торговали отменным местным вином, оливковым маслом, миррой, ладаном и шерстью. Обогащение города происходило также за счет транзитной торговли медью и железом, столь необходимыми для производства сельскохозяйственных орудий и оружия.
Молва об этом благодатном городе распространилась далеко за его пределами, давая повод не только для его развития, но и привлекая тех, кто во что бы то ни стало стремился завладеть столь лакомым куском.
История Дамаска настолько длинна и запутанна, что ни сами дамаскинцы, ни многочисленные книги «не помнят» точного времени основания города. Впервые он упоминается в Египетских хрониках почти четырехтысячелетней давности как город, завоеванный Тутмосом III в XV веке до нашей эры.
В XII веке арабский ученый Ибн-Асакер, утверждал, что первыми новыми постройками после Всемирного потопа были именно городские стены Дамаска. Спустя столетие историк Якут аль-Хумави настаивал на том, что возраст города надлежит отсчитывать от времен Адама и Евы, так как, по его мнению, после изгнания из Эдема (считается, что райский сад располагался где-то рядом, в Мессопотамии) они поселились именно в районе Дамаска.
Библейскую версию «подтверждают» и многие находящиеся здесь достопримечательности. На склонах горы Касьюн, близ которой расположен город, есть пещера, называемая Магарат ад-Дамм, что в переводе с арабского означает «пещера первой крови». По уверениям горожан, именно в ней Каин убил своего брата. Неподалеку расположены семиметровый погребальный саркофаг Авеля, а также легендарная могила библейского царя Нимрода, который, опять же по местному преданию, подарил Аврааму раба Демашка, ставшего впоследствии основателем города. А по мнению ученых, возраст первых поселений в районе современного Дамаска насчитывает от 6 до 8 тысяч лет.
